В нашем повседневном представлении о Средневековье фигура рыцаря – неизменно на первом плане. Так оно и было в действительности – ведь мы имеем дело с феодальной эпохой, а феодал – состоятельный и могущественный или порядком обедневший – всё равно был рыцарем. В тройственной структуре средневекового общества у феодала была одна задача и одна роль: если простолюдины трудились, обеспечивая общество материально, а духовенство молилось, учило и наставляло, то феодал был воином. Он оборонял страну от внешних врагов, сам отправлялся в военные походы, а порой и просто возглавлял шайку головорезов и беззастенчиво грабил – и чужих, и своих.
Но на протяжении столетий облик рыцаря-феодала менялся. Менялась и феодальная культура. Вернее, из общей господствующей феодально-церковной культуры постепенно вычленилась очень своеобразная культура рыцарства. Произошло это в пору зрелого Средневековья, то есть в конце XI и в XII столетии. К этому времени уже завершилось так называемое «великое переселение народов», на территории Европы начинали складываться национальные государства, заметно развились техника и всевозможные ремёсла, расширились торговые связи. Внушительные успехи сделала и культура: с поразительной быстротой на разных концах континента возникают школы нового типа – университеты, где преподаются и светские дисциплины, а не одна теология. В архитектуре на смену монументальному романскому стилю приходит более экспрессивная и выразительная готика. Огромных успехов добивается литература на новых, недавно родившихся языках; она вырастает не только количественно; на смену нескольким её жанрам приходит целая их россыпь. Именно в это время сложились те жанровые разновидности и формы, которые просуществуют затем несколько веков. Изменился и тип писателя: если раньше им был почти исключительно учёный монах, одиноко трудившийся в монастырской келье, то теперь берутся за перо представители всех сословий – кроме духовных лиц и рыцари, и простые горожане. Показательно, что университеты открываются в городах, которые к тому времени добиваются известной самостоятельности – прежде всего экономической, но также политической и культурной.
В это время усложнились и умножились связи с Востоком. Впрочем, Восток уже давно уже был совсем рядом, буквально под боком, в Испании, ещё в начале VIII века захваченной арабами (их называли маврами или сарацинами). С этим Востоком связи не прерывались, хотя с «неверными» шла непрерывная упорная война. Иные феодалы-христиане (особенно из испанской Кастилии) нередко заключали союзы с мавританскими халифами, а купеческие караваны или толпы паломников переваливали через Пиренеи. У арабов, и как раз арабов испанских, была высокая по тем временам культура, нашедшая выражение в замечательной архитектуре, прикладном искусстве, философии и поэзии.
В конце XI века началась эпоха крестовых походов, и перед удивлённым Западом предстали диковинки Ближнего Востока – остатки искусства Древней Греции, пышная культура Византии, многоцветный и притягательный мир арабских Сирии, Ливана, Палестины.
Ни укрепление королевской власти, ни богатеющие города, ни рост образованности, ни связи с восточными народами – ни одно из этих явлений в отдельности не могло повлиять на глубокую трансформацию феодальной культуры. Лишь их сочетание привело к возникновению новых форм литературы и искусства, которые принято называть «куртуазными».
Возможно вы искали - Реферат: Рязанский театр
«Куртуазный» означает «придворный». Действительно, новые формы культуры отвечали запросам больших и малых феодальных дворов и обслуживали прежде всего их обитателей. Но понятие куртуазности не было адекватно реальным придворным обычаям и нравам эпохи. Даже напротив: как её понимали прежде всего поэты, она этим обычаям и нравам решительно противостояла. И поэтому идеалы куртуазии явились своеобразным протестом против не очень поэтичной повседневности.
Впрочем, к началу XII столетия замковый быт заметно изменился по сравнению с предшествующими веками. Замки строились повсюду: каждый феодал хотел иметь свой «двор», пусть совсем маленький. При строительстве, конечно, учитывались задачи обороны – замки оставались крепостями. Но стали думать и о комфорте: удобней стали покои сюзерена, обширней и пышнее – пиршественная зала, просторней – внутренний двор. Всё это украшалось скульптурой, резным орнаментом, гигантскими коврами. Времяпрепровождение феодалов стало разнообразнее; в нём появилось больше праздничности, ярких красочных увеселений и забав. Отношения между людьми оставались, естественно, прежними, основанными на принципах сословности и религии, но вместе с праздничными одеждами в быт вошёл некоторый внешний лоск – стали цениться учтивость обращения, умение вести беседу, слушать исполнение любовных песен или чтение увлекательных рассказов о фантастических похождениях рыцарей, об их подвигах во славу уже не сюзерена, а своенравной красавицы.
Куртуазность захватила, конечно, лишь самую поверхность феодальной культуры, но придала ей неповторимые пленительные черты. Связанные с понятием куртуазности идеалы благородства и верности, самоотверженности и бескорыстия отразили не эгоистические интересы рыцарства, более широкие и передовые воззрения эпохи. Вот почему они не утратили своего значения и в наши дни.
Куртуазия как бы стала новой своеобразной религией средневекового Запада, со своими ритуалами, системой ценностей, со своим божеством – Прекрасной Дамой. Нет, куртуазия не посягала на старую религию – христианство, но она сформировалась рядом с ним и почти вне его. Куртуазия как комплекс моральных и эстетических норм носила подчёркнуто светский, внецерковный характер. Вот почему на неё порой посматривали косо, нередко преследовали её пропагандистов, а самый знаменитый и яркий трактат по куртуазии – книгу Андрея Капеллана «О пристойной любви» в конце концов запретили деятели католической церкви.
У куртуазии были свои сторонники, были венценосные покровители, поощрявшие поэтов и старавшиеся утвердить при своих дворах её «законы», но в целом куртуазия не вошла в повседневный замковый быт и реализовалась по преимуществу только в области поэзии. Если мы и находим подчас отражение куртуазных идеалов в изобразительном искусстве Средневековья, то это также связано с литературой – это красочные миниатюры-иллюстрации в рукописях, изделия из кости или металла, иллюстрирующие литературные сюжеты, несколько позже – яркие гобелены и шпалеры, на которых также изображены герои куртуазных повествований или исполнение поэтом-менестрелем любовных песен в кругу изящных кавалеров и дам.
Похожий материал - Реферат: С. Эйзенштейн и "Броненосец "Потемкин""
Авторы эпосов конца XII века были людьми не совсем обычного склада; они выделялись тем, что владели секретами искусства и горели желанием показать нам большой диапазон интересов и идей в живой и легковоспринимаемой форме, которая делает их – если их свидетельства использовать с долей воображения и осмотрительности – значительно более верными проводниками на пути к пониманию умонастроений их эпохи, чем официальная теология.
Одни из самых значительных произведений этого времени – «Песня о Нибелунгах», «Песнь о Роланде», «Песнь о Сиде» и «Тристан и Изольда» .
«Песнь о Нибелунгах», записанная около 1225 года – самое значительное произведение немецкого эпоса. В основе «Песни» лежат древние германские сказания, восходящие к временам нашествий кочевников. Историческим зерном эпоса является разрушение бургундского царства гуннами в 437 году. Зигфрид, доблестный королевич Нидерланский, приезжает в Вормс свататься к королеве Кримгильде и помогает её брату, бургундскому королю Гюнтеру, обманом добыть в жёны могущественную королеву Исландии Брунгильду. Проходит много лет, и Брунгильда, узнав об этом обмане, приказывает убить Зигфрида. Вдова убитого Кримгильда замышляет кровавую месть. Выйдя замуж за короля гуннов Аттилу, она заманивает в гуннскую землю своих братьев с их дружиной, и здесь, во время пира, погибает весь бургундский род.
С тех пор как в 1837 году была опубликована «Песнь о Роланде» , научные споры о ней не прекращаются. До нас дошло несколько редакций поэмы (рифмованных и с ассонансами). Важнейшая из них – так называемый Оксфордский список середины XII века. Именно он почитался если не изводным текстом, то, во всяком случае, наиболее к нему близким.
Поводом для создания эпической поэмы послужили далёкие события 778 года, когда Карл Великий вмешался в междоусобные распри мусульманской Испании, выступив по просьбе сторонников багдадского халифа против Абдеррахмана, решившего отложиться от Багдадского халифата и создать самостоятельную державу. Взяв несколько городов, Карл осадил Сарагосу, однако через несколько недель вынужден был снять осаду и вернуться за Пиренеи из-за осложнений в собственной империи. Баски при поддержке мавров напали в Ронсевальском ущелье на арьергард Карла и перебили отступающих франков. Среди других в этом бою погиб, по свидетельству Эгинхара, историографа Карла Великого («VivaCaroli», между 829-836 гг.), «Хруотланд, маркграф Бретани». Напавшие разбежались. Покарать их не удалось. Сохранившиеся хроники того времени долго замалчивали это событие. Впервые о нём сообщила хроника 829 года («Annalesregioshasta 829»), то есть через пятьдесят лет после события. Совершенно очевидно, что официальные летописцы никак не были заинтересованы в столь неприятных признаниях. Логично предположить, что в народной памяти рассказы об этом событии крепко удерживались и игнорировать «глас народный» летописцы уже не могли. И ясно, что ходили не просто слухи, сбивчивые рассказы; печальная повесть о событии была, по-видимому, облечена в какую-то отточенную стихотворную форму. Факты показывают, что в те времена общей неграмотности, наряду с письменной историей, прерогативой официальных грамотеев, существовала «песенная история» (термин Педаля), и эта песенная история иной раз оказывалась достовернее и могущественнее письменной.
Очень интересно - Реферат: Сад камней
Стало быть, событие зафиксированное письменной историей и подтверждённое письменными сообщениями испанских летописцев и арабских историков, легло в основу «Песни о Роланде», дошедшей до нас в списке середины XII века, единоличное авторство которой сторонники индивидуалистической теории приписывают некоему фантастическому Турольду, гениальному поэту. Ж.Бедье считает, что для рождения «Песни о Роланде» вовсе не нужны были века творческих усилий ряда поэтов-жонглёров. Поэма родилась в тот момент, когда гениальный Турольд выдумал конфликт Роланда и Оливье. Но, как показывают факты, этот конфликт был выдуман ещё за век до Турольда.
«Индивидуалисты» отправлялись от того положения, что все свидетельства о легенде Роланда появились позднее Оксфордского списка. Стало быть, «Песнь о Роланде», подписанная Турольдом, - начало, она родилась как чисто поэтическая фикция, весьма далёкая от исторической правды. Бедье прямо утверждал, что «Песнь о Роланде» могла и не существовать. Она существует только потому, что появился гениальный автор. Дух, пронизывающий «Песнь», может быть объяснён только климатом крестовых походов, начиная с конца XI века. «Индивидуалисты» утверждают, что Роланд погиб от руки сарацин и это придумал Турольд, тогда как хроники приписывают его смерть баскам. Роланд действительно погиб от руки сарацин, но только это было зафиксировано неизмеримо раньше Турольда. Согласно Бедье, Карл Великий – воплощение защитника христиан, воплощение духа христианских походов, останавливающий солнце, чтобы отомстить неверным за смерть лучшего своего апостола (по Бедье, двенадцать пэров Карла – это своеобразная поэтическая трансформация двенадцати апостолов Христа). Но и гипербола с солнцем, и двенадцать пэров появились задолго до Турольда.
Свою теорию возникновения «Песни» Бедье облёк в эффективную формулу: «В начале была дорога богомольцев...», то есть, по Бедье, толчок к появлению поэмы дали клирики, сочинявшие всевозможные легенды, связанные с хранящимися у них реликвиями, гробницами и т.д. В легендах, повествующих о гробнице Роланда, в одном из таких центров, где останавливались пилигримы, и почерпнул вдохновение Турольд. Другой последователь индивидуализма (Пофиле) подправил формулу Бедье, сделав её категоричнее: «В начале был поэт...»
Менендес Пидаль, подробнейшим образом разобрав аргументацию как «индивидуалистов», так и более умеренных и историчных Г.Париса и Пио Райна, пришёл к выводу:
«Песнь о Роланде» появилась не потому, что поэтам XI века пришло на ум писать новеллы исторического содержания (Ж.Бедье); не потому, что хуглары X века стали обрабатывать лирические кантилены, складывая из них эпические поэмы (Г.Парис); не потому, что почти современный событиям поэт опирается на короткую традицию какого-то поэтического вымысла и сам домысливает её со свободой Ариосто (П.Райна).
Вам будет интересно - Курсовая работа: Садово-парковое искусство
Пидаль считает, что эпическая поэма рождается как современное и правдивое повествование о событиях (без всякой новеллистической традиции), претерпевает с течением времени последовательные переделки, причём каждая переделка утрачивает что-то из изначальной правды. «Эпопея, - пишет Пидаль, - не есть поэма чисто исторического содержания, но прежде всего поэма, выполняющая высокую культурно-политическую миссию истории; в этом смысле поэма является поэмой историографической...» В противовес Бедье и Пофиле, он выдвигает свою формулу: «В начале была история...» Ссылаясь на пример испанского эпоса, он категорически отвергает формулу Бедье, подразумевающую монастырско-церковное (позднее и литературное) происхождение «Песни», да и вообще героического эпоса. «В начале была история... и история была песней светского поэта, история живая для всех тех, кто, не зная грамоты и латинского языка, не мог знать письменной прозаической истории, сухой и мёртвой в латинских изображениях клириков».
Испанский эпос «Песнь о моём Сиде» родственен французскому, и проблематика его, как считает Пидаль, общая с французским. К примеру романсов для выяснения многих сторон песенного фольклора Франции обращались уже давно. Пора, говорит Пидаль, учесть и опыт испанского эпоса, предшественника романсов.
«Во всех испанских эпических сочинениях поэтическая фикция настолько сочетается с правдой, что со всей очевидностью даёт ощутить трепещущую реальность происшедших событий, в то время как древнейшие из дошедших до нас французских поэм являются редакциями, очень удалёнными от изначальных, сильно переделанными и украшенными».
Жизнь романсов, пришедших на смену эпосу, вскрывает механизм жизни эпоса в предшествующие века. Любопытно, что тема Роланда в испанских романсах оказалась устойчивее, чем во Франции. Романс про донью Альду, возлюбленную супругу Роланда, ещё и до сих пор бытует в испанских поселениях на Греческом архипелаге и в Северной Африке.
На древность французского эпоса (вопреки всем сторонникам индивидуалистической теории) указывает архаичность строфики и метрики. Данные эти показывают, что эпический жанр относится ещё к периоду становления романских языков, то есть к тому времени, когда история и поэзия были ещё одним и тем же, когда не было особой разницы между сословиями образованными и необразованными, когда люди вдохновлялись общим национальным делом, когда существовала потребность в знании и сохранении фактов действительности и прошлого, а письменности не было, когда народ с помощью стиха и песни удерживал памятные события. Это и была «песенная история».
Похожий материал - Курсовая работа: Садово-парковое искусство Китая
Конечно, удалённость Оксфордской редакции от изводного текста сильно затрудняет чтение «Песни о Роланде». Когда сторонники «традиционализма» боролись с идеями Бедье, то они, как кажется, вовсе не отрицали отдельных и очень тонких наблюдений Бедье над проникновением в поэму помыслов и духа конца XI - начала XII века. Они отрицали главные и конечные выводы Бедье. Но, с другой стороны, даже и поздняя редакция поэмы передаёт настроения её зачинателей. Идея борьбы с магометанством восходит, конечно, ко временам, близким реальным событиям, которые легли в основу поэмы. Выведенные в ней паладины Карла Великого при всей гиперболизации (характерной в той или иной степени для всякого народного эпоса) всё же мало похожи на героев крестовых походов. Идея борьбы с неверными не принимает в поэме догматического характера. Пожалуй, наиболее очевидным свидетельством влияния идеологии крестовых походов является пространный эпизод с Балиганом – торжество креста над полумесяцем. Но сам эпизод – явно позднейшая вставка, противоречащая общему плану и стилистике поэмы. Наличие его – скорее аргумент против теории индивидуалистов.
Позднейшей вставкой (лет за сто до Оксфордского списка) признаётся и эпизод с Оливье (безудержная отвага Роланда – благоразумие Оливье, ставшее вскорости одним из пунктов рыцарского кодекса). Однако появление в поэме Оливье, как, впрочем, и красавицы Альды, внесло отсутствовавшую в более старых редакциях лирическую струю. По мнению Пидаля, Оливье и Альду внесла одна и та же рука (где-то около 1000 года).
Но вот всё связанное с личностью самого Роланда, его отвагой, непоколебимой верностью и любовью к Франции, всё связанное с осуждением своекорыстия отдельных крупных феодалов (Ганелон) – всё это, по-видимому, с некоторыми частными потерями и приобретениями, идёт ещё от первоначального текста. Роланд – идеальный рыцарь, патриот и правдолюбец, герой, созданный народным воображением. Отсюда его чрезвычайная популярность, отсюда устойчивость изначальных характеристик. Удивительно, кстати, сопоставляемость материала. Поэт, который так счастливо (по намерению) ввёл в поэму Альду, так и не смог реализовать свой замысел. Для этого потребовалось бы изменить характер Роланда, придать ему несвойственную чувствительность. Умирая, он думает только о выполненном долге и перечисляет товарищей по оружию. Любимую он даже не вспоминает. Иначе произошло бы нарушение целостности того Роланда, к которому слушатель, видно, уже привык и которого полюбил. Сказители, создавшие новые редакции, очень чутко улавливали вкусы и пристрастия своей аудитории.
Первоначальная редакция поэмы была, по всей вероятности, сдержаннее, суше, информативнее, с течением времени она обрастала новыми подробностями и деталями, идущими уже не от событий, а от поэтического воображения, вкусов и духа времени авторов последующих редакций.