Юрий Коргунюк, кандидат исторических наук
Социальная природа основных групп современной политической элиты является одной из наиболее табуированных тем не только в российской, но, похоже, и в зарубежной литературе. Создается даже впечатление, что исследователи в принципе не признают существования такой проблемы. Если для этого и есть основания, то они, как представляется, носят скорее психологический, нежели методологический характер. Сама постановка этого вопроса представляет собой гибрид классового (марксистского) подхода и элитистской концепции, а эти две теории в своих ключевых моментах строятся на полемике друг с другом* .
Марксистская теория основывается на признании не только принципиальной возможности, но и насущной необходимости непосредственного участия масс в политической жизни. Положение, при котором политика является сферой деятельности узкого круга людей, основатели марксизма считали следствием монополии на власть, принадлежащей эксплуататорским классам. Ликвидация такой монополии, по их мысли, способна стереть грань между политической элитой и остальным обществом. Кроме того, марксистская теория исходила из невербализованной посылки, согласно которой политические процессы являются непосредственным продолжением процессов социальных, вследствие чего, по их мысли, социальный состав участников политической борьбы должен непосредственно отражать, пусть даже и в несколько искаженном виде, весь спектр общественных классов. Другими словами, для Маркса и его последователей не было классов, не способных к выражению и отстаиванию своих политических интересов (исключение делалось, пожалуй, только для крестьянства, да и то парцельного[1] ), а различные группы политической элиты формировались непосредственно из тех классов, от имени которых они выступали.
В противоположность этому подходу, элитистская концепция выделяла политическую элиту в самостоятельную социальную группу, имеющую собственный корпоративный интерес и собственное корпоративное сознание, – отсюда и термины "правящий класс"[2] , или "политический" класс"[3] . Разумеется, внутри политической элиты выделялись различные социальные группы[4] , но речь в данном случае шла, как правило, о социальном составе, а не о выполнении функций социального представительства. Действительно, если политическая элита – это отдельный социальный класс, то и руководствоваться она будет прежде всего собственным корпоративным интересом, и о представительстве ею интересов прочих классов не может быть и речи. Политическая элита, таким образом, является некой вещью в себе, которая, конечно же, реагирует на процессы, происходящие в обществе[5] и даже обновляет свой состав за счет выходцев из "низов" ("циркуляция элит"), но делает это в соответствии с имманентно присущими ей особенностями – точно так же, как солнечный свет, улавливаемый листьями растений, служит процессу фотосинтеза, по своему качественному характеру не имеющему ничего общего с лучистой энергией.
Обе эти теории – классовая и элитистская, – как это часто бывает в истории научного знания, по-своему правы. Справедливость марксистского подхода состоит в том, что закрытость политической элиты обусловлена исторически преходящими причинами и что в социальном плане политическая элита не гомогенна (если не считать случаев, когда эта гомогенность достигалась путем сосредоточения власти в руках одного класса), а разбита на группы, каждая из которых представляет интересы какого-либо из политически активных общественных классов. Рациональное зерно элитистской концепции заключается в констатации того факта, что, даже когда внутри социума исчезают сословные и пр. перегородки, политическая элита не растворяется в окружающем обществе и что воздействие общественных процессов на изменения внутри политической элиты не носит линейного характера, поскольку ее внутренняя стратификация совпадает со стратификацией общества в целом лишь частично.
Возможно вы искали - Доклад: Понятия социальной стабильности и напряженности, практика их проявления в России
Примером того, насколько "нелинейным" оказывается влияние происходящих в обществе процессов на социальный облик политической элиты, является развитие социалистического (коммунистического) движения, идеология которого базировалась и продолжает базироваться на сформулированном Марксом тезисе о мессианской роли рабочего класса. Действительно, развитие социал-демократии было тесно связано с рабочим движением, причем первое напрямую подпитывалось вторым. Однако вопрос о том, представители какого класса интегрируются в политическую элиту (или контрэлиту), выдавая себя за представителей пролетариата, в косвенной форме был поставлен задолго до появления "первого в мире государства рабочих и крестьян". Еще в начале ХХ века В.Ленин признавал, что "исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское", а отнюдь не социал-демократическое – последнее, по его словам, привносится "извне" [Ленин 1972]. Фактически же речь шла о формировании особого слоя "политических представителей рабочего класса", организованного в рамках "партии нового типа", которая представляла собой чистейшей воды копию иерархической властной вертикали. Социальная природа профессиональных защитников рабочего класса отчетливо проявилась тогда, когда созданное ими в 1917-20 гг. "рабочее государство" продемонстрировало, что по части репрессий в отношении трудящихся оно способно дать сто очков вперед любому "царскому режиму".
Слова Л.Троцкого о "бюрократическом перерождении" "рабочего государства" [Троцкий 1991] верны только наполовину – в том смысле, что никакого перерождения, собственно, никогда и не было. Бюрократическими советское государство и создавшая его партия являлись изначально. Другое дело, что в рядах новой бюрократии (поначалу – протобюрократии) было много выходцев из рабочих и крестьян – мало того, именно из "низших классов" т.н. "номенклатура" черпала основную жизненную силу. Однако ее социальную природу это никак не меняло. Выходцы из народа, однажды "выйдя" из своего класса, были готовы на все, чтобы не вернуться назад и уж конечно не допустить, чтобы туда вернулись их дети. Бюрократа рабоче-крестьянского происхождения от чиновника, принадлежащего к "образованным классам", отличал разве что более низкий культурный уровень, да еще остервенение, с которым он пытался закрепить за собой с таким трудом полученный социальный статус.
Теория о бюрократии как политически активном классе, маскирующем свою монополию на власть претензиями на выражение интересов широких общественных масс, была разработана еще М.Джиласом, М.Восленским и др. [Джилас 1992; Восленский 1991]. В нашей стране эта тема приобрела особую популярность в годы перестройки – она активно использовалась в политической борьбе, следствием чего явился ее перевод из области научного исследования в сферу публицистики и известная примитивизация, выражавшаяся в том, что бюрократия объявлялась едва ли не абсолютным злом, а кроме того, фактически отождествлялась с партноменклатурой. В итоге, когда с политической сцены страны ушла КПСС, вместе с ней как бы исчезла и сама проблема. Гражданские свободы, альтернативные выборы, реальная многопартийность, казалось, должны были сами собою устранить проблему политического доминирования бюрократии. Однако развитие России в 90-х гг. и, в частности, возникновение такого феномена, как "партия власти", продемонстрировали способность значительной части чиновничества использовать в своих интересах новые институты и воспроизводить с их помощью свое преобладание в политической элите. Любопытно, что первыми на этот факт обратили внимание политические оппоненты нынешней власти, в то время как исследователи до сих пор не уделяют этой проблеме особого внимания (исключение составляют разве что работы О.Мясникова, Ю.Коргунюка, В.Лапаевой и др. [Мясников 1993; Коргунюк 1999; Лапаева 2000]).
Дело здесь, видимо, не только в присущем любой политической элите умении искусно затушевывать вопрос о собственной социальной природе (практически для всех ее представителей признание в том, что они выражают интересы какого-то определенного класса, равносильно раздеванию в публичном месте) – к тому же зачастую это умение имеет своим источником вполне искреннее неведение, проистекающее, в свою очередь, из отсутствия какого бы то ни было стремления к рефлексии. Не меньшую роль играет, судя по всему, и то, что политическая элита воспринимается как некая каста, живущая по исключительно имманентным законам. В итоге политикам приписывается либо предельный идеократизм (это обычно касается партий, которые классифицируются исключительно по идеологическому признаку – либералы, коммунисты, националисты и пр.), либо столь же предельный цинизм (когда за любыми шагами государственного деятеля видятся или исключительно корыстные мотивы, или влияние какой-нибудь очередной "семьи" и пр.). По отношению к отдельным политикам такой подход себя зачастую оправдывает, но для характеристики поведения политической элиты в целом он годится мало.
Предлагаемое в литературе деление мотивов участия в политике на коллективные (идейные) и селективные (прагматические) [см., напр., Голосов 1999 : 53]) представляется несколько абстрактным, "черно-белым". На самом деле те, кого обычно называют "верующими", т.е. люди, руководствующиеся в политической деятельности убеждениями, отнюдь не однородны в своей массе – так же, как не однородны и сами политические убеждения. Понятно, что рациональная система взглядов на тенденции общественного процесса, постоянно подвергаемая к тому же критическому переосмыслению и доработке (либералы), сильно отличается от иррациональной веры в возвращение "золотого века", основывающейся на ностальгии по временам молодости (коммунисты сталинистского толка), и уж тем более – от густо замешанного на агрессии и ксенофобии комплекса социальной неполноценности, пронизывающего построения различного рода национал-патриотов.
Похожий материал - Реферат: Политизированные неформальные объединения молодежи: особенности и этапы развития
С другой стороны, прагматические мотивы также имеют неодинаковый "масштаб". Элементарное "шкурничество", готовность отстаивать интересы клана, стремление защитить корпоративные интересы своего класса – качественно разные типы мотивации.
Все это указывает на несколько более сложный, чем обычно принято считать, характер стратификации политической элиты. Различные ее группы естественным образом выстраиваются в некую иерархию. Последняя и является предметом рассмотрения в данной статье.
1. Внутренняя иерархия политической элиты
Многолетний мониторинг деятельности современных политических партий и политической элиты страны в целом привел автора к выводу, что активной политической деятельностью, в том числе и созданием политических организаций, занимаются представители четырех основных классов: 1) люмпены и люмпеноиды; 2) бюрократия (чиновничество); 3) буржуазия (предприниматели); 4) интеллигенция. Каждому из этих классов свойствен определенный тип мировоззрения, укорененный в основах их социального бытия. Представители этих классов способны навязывать свое видение мира остальному обществу – особенно очевидным это становится в условиях демократии, предоставляющей членам социума возможность выбора между различными типами мировоззрения.
В свою очередь, влияние процессов, охватывающих общество в целом, на политическую элиту имеет ограниченный характер. Оно не касается сути мировоззрения и сводится к изменению удельного веса различных элитных групп – выведению на авансцену одних и вытеснению на второй план, а то и вовсе на периферию других.
Определим вкратце суть каждого из указанных выше типов мировоззрения.
Очень интересно - Курсовая работа: Политическая культура: смысл и методологическое значение категории
1. Люмпенов отличают две основные особенности – эгоцентризм и волюнтаризм. В центре мира любого люмпена помещается он сам, все остальное – лишь второстепенное приложение. Люмпен по определению – нравственный и социальный солипсист. Мир, по его глубокому убеждению, изначально в большом долгу перед ним и существует исключительно для того, чтобы поставлять ему разнообразные блага. Взять их немедленно, здесь и сейчас – в представлении люмпена его священное и неотъемлемое право. Причем единственное, что необходимо сделать самому люмпену, – просто протянуть руку. Мир же обязан подчиниться желаниям люмпена, и если не подчинится, тем хуже для мира. В этом случае он заслуживает уничтожения как недостойный существования. Всякий, кто отрицает право люмпена на беспрепятственное получение дармовых благ, – его кровный враг. Непоступление этих благ в безраздельное распоряжение люмпена – следствие происков разнообразных врагов, против которых допустимо бороться любыми методами.
Вообще, типичная для мировоззрения люмпенов установка – это борьба всех против всех. Необходимость же сплочения в мало-мальски дееспособный коллектив порождается особого рода корпоративной моралью, выражаемой формулой "дружить против кого-то". Наиболее типичные формы таких коллективов – шайка, банда, клиентела, сплотившаяся вокруг вождя, и т.п. Их императивом является т.н. "готтентотская мораль" ("Плохо – это когда бьют нас, хорошо – это когда бьем мы"), однако на практике даже она соблюдается отнюдь не пуристически. Люмпен в принципе не способен иметь прочные привязанности и в любой момент готов бросить "своих", чтобы примкнуть к более удачливой шайке или клиентеле.
Люмпен внеидологичен, или, скорее, доидеологичен. До высоких материй ему нет никакого дела. В более или менее развитых обществах, предполагающих если не самостоятельную выработку, то свободный и сознательный выбор индивидуумом своего мировоззрения, люмпен-политик вынужден мимикрировать под какую-либо идеологию. Причем идеология для подобной мимикрии выбирается, как правило, довольно примитивная и, что характерно, весьма агрессивная к окружающему миру, полная ксенофобии и социальной озлобленности – националистическая, религиозно-фундаменталистская, право– и леворадикальная, т.е. такая, которая ставит исповедующего ее субъекта во главу мира, а всем, кто не желает этого признавать, отводит роль его злейшего врага. Подобные идеологии весьма благосклонны к насилию как методу достижения целей. Более того, этот метод является для них предпочтительным.
Отличие люмпеноида от люмпена заключается, по большому счету, только в том, что если люмпен всем своим существованием отрицает легитимность имеющей место социальной структуры, то люмпеноид некогда являлся ее частью, но, будучи из нее вытеснен, стал ее непримиримым врагом. В своем стремлении вернуть прежний порядок он проявляет себя таким же эгоцентристом, солипсистом и волюнтаристом, что и люмпен. По мнению люмпеноида, для восстановления некогда бывшего положения вещей, которое он считает единственно справедливым, достаточно совершить простой, но решительный шаг, и тогда в механизме мироустройства что-то щелкнет, и все встанет на свои места. И если кто-то не является горячим сторонником этого "простого шага", а тем более отрицает безусловную справедливость старого порядка, то этот кто-то – лютый враг люмпеноида, и в борьбе с ним хороши все средства.
Однако, поскольку люмпеноид пребывает в положении люмпена не "по рождению", а в силу обстоятельств, в его отношениях с себе подобными сохраняются следы социальной привычки. Поэтому сообщества люмпеноидов, как правило, отличаются большей устойчивостью. В душе люмпеноида есть место более или менее постоянным привязанностям, правда, они сильно обесцениваются повышенной склочностью и нетерпимостью. Тем не менее единство на основе "готтентотской морали" в среде люмпеноидов носит более прочный характер, нежели в среде люмпенов. Во всяком случае, в борьбе против многочисленных "врагов" они способны на товарищескую взаимовыручку.
Вам будет интересно - Реферат: Как изучать историю cоветского общества?
В отличие от люмпена, люмпеноид не чужд идейности. Он не притворяется приверженцем той или иной идеологии, он искренне верит в то, что пропагандирует. Мало того, в своих убеждениях люмпеноид довольно стоек – порой до фанатичности. Другое дело, что исповедуемые им идеологии – это как раз те, под которые и мимикрирует люмпен, т.е. национализм, религиозный фундаментализм, правый и левый радикализм и т.п. Причем в своем радикализме, нетерпимости, экстремизме и готовности к насилию люмпеноид может дать фору любому люмпену.
2. Мир глазами чиновника – это строго иерархизированная структура, живущая по принципам "Всяк сверчок знай свой шесток" и "Ты начальник – я дурак, я начальник – ты дурак". Чиновник – отнюдь не эгоцентрист. Он понимает, что мир достаточно сложен, и для того, чтобы из нижней его точки переместиться в верхнюю, нужно много усилий и много терпения. Он готов запастись этим терпением и приложить эти усилия. Но за каждую достигнутую ступень иерархической лестницы чиновник требует награды, заключающейся в доступе к благам и привилегиям, закрепленным за данной ступенью. В отличие от люмпена, чиновнику свойственно чувство социальной ответственности. В предлагаемой им картине мира степень этой ответственности возрастает по мере приближения к самой высшей точке. Однако на практике это не совсем так, а очень часто – совсем не так. Нередко по мере приближения чиновника к высшей точке увеличивается только объем его полномочий и полагающихся благ и привилегий, тогда как ответственность умело распределяется среди подчиненных. Подобный нюанс, естественно, не афишируется. Зато чем действительно сильно чиновничество, так это высоким уровнем корпоративной, клановой спайки. Разумеется, элемент конкуренции в отношениях между чиновниками также весьма силен, но он существенно ограничен кодексом обязательств перед "своими". Нарушение этого кодекса чревато быстрым сходом с карьерной дистанции. Во внутренней этике чиновничества, как и у люмпенов и люмпеноидов, в значительной мере присутствует "готтентотская мораль", однако она введена в насколько возможно пристойные рамки. Все-таки целью бюрократа является продвижение к вершинам иерархической вертикали, наиболее зримо воплощенной в государственном аппарате, а излишне резкие движения в борьбе против "чужих" способны расшатать, а то и вообще разрушить эту вертикаль, лишив тем самым жизненного смысла все существование чиновничества как класса.
В принципе, чиновник – вовсе не раб идей. Даже в современном обществе в обыкновении представителей бюрократии всячески подчеркивать свою аполитичность, свой т.н. "прагматизм". Когда же необходимость публичной политической деятельности заставляет их формулировать свои идейные предпочтения, они проявляют изрядную гибкость, подстраиваясь под запросы избирателя. Тем не менее все предлагаемые ими построения всегда насквозь пропитаны патерналистским духом, пронизаны видением мира как жесткой вертикали, полны апологии государства как высшего достижения человеческого духа. Чиновник – всегда государственник и практически всегда консерватор. Подобно люмпенам и люмпеноидам, он склонен весьма высоко оценивать значение насилия как метода политической практики. Другое дело, что в его понимании любое насилие обязательно должно быть освящено и санкционировано государством, т.е. это должно быть легитимизированное насилие, направленное на поддержание и укрепление существующей системы.
3. Предприниматели видят мир скорее горизонтальным, чем вертикальным. Вертикальность в нем только частный случай, относящийся в основном к сфере взаимоотношений работника и работодателя. В мире, конечно, сосуществуют разнозначимые величины, но, во-первых, в силу динамичности мира трудно предугадать, какими они будут уже завтра, а во-вторых, в отношениях между ними отсутствуют элементы какой бы то ни было подчиненности – они вполне равноправны. В связи с этим предприниматели склонны уважать даже незначительные "величины" – при условии, что те самодостаточны и обладают неким минимальным "капиталом", дающим им право голоса.
Несмотря на высокий уровень конкуренции, основной чертой, наиболее высоко котирующейся среди предпринимателей, является не столько жесткость в борьбе за прибыль, сколько гибкость, умение договариваться ко взаимной пользе, а также способность нести ответственность за принятые на себя обязательства. Именно способность договариваться и следовать достигнутым договоренностям воспринимается предпринимателями как главный залог успеха.
Похожий материал - Реферат: Независимость Казахстана – независимость от чего?
В принципе, отношения, практикующиеся между предпринимателями, можно охарактеризовать как договорные, или, в точном смысле слова, гражданские, на что, собственно, и указывает происхождение термина "буржуазия", "бюргеры" (т.е. горожане, граждане). Общественный договор, о котором писал Руссо [Руссо Ж.-Ж. 1998], – это и есть тип отношений, связывающий как представителей буржуазии между собой, так и в целом класс предпринимателей с пользующимся его поддержкой государством. Не зря парламентаризм – это способ достижения договоренностей, наиболее понятный буржуазии. Именно в парламенте каждая из сторон, опираясь на имеющуюся в ее активе поддержку избирателей, добивается наиболее выгодных для себя условий, признавая при этом необходимость нести некие обязанности перед социумом. Данная модель во многом воспроизводит повседневную предпринимательскую практику. Нельзя при этом не отметить, что идеал парламента для буржуазии – это парламент, избираемый в соответствии с имущественным цензом. Человек, не способный заработать, не имеет, по мнению предпринимателей, и права голоса, поскольку предъявлять права может только тот, кто несет обязанности, – иждивенцам в их мире места нет.
Как и чиновник, предприниматель отнюдь не идеократичен. Абстрактной идее он всегда предпочитает конкретный интерес. Тем не менее его жизненный опыт убеждает его в необходимости гарантий личной свободы, частной собственности и общественной безопасности. Предприниматель, как правило, – стихийный либерал и сторонник имущественно-цензовой демократии. Он отнюдь не противник насилия как метода политической и правовой практики (должен же кто-то в случае чего силой оружия защитить его собственность и свободу), но и не принадлежит к его горячим сторонникам. Насилие для него – лишь один из инструментов решения проблем, и отнюдь не главный. Предприниматель всегда стремится разрешить коллизию путем переговоров и к силовым методам прибегает только в случае крайней необходимости.
Показательно в этом плане данное одним из сторонников плюралистской (т.е. антиэлитистской) теории Р.Далем описание управленческих методов мэра г.Нью-Хэвен (США): "Он был не центром пирамиды, но центром заинтересованного круга. Он редко отдавал приказы. Он договаривался, просил, призывал поучаствовать, очаровывал, давил, апеллировал, урезонивал, предлагал компромисс, настаивал, строго спрашивал, угрожал; он очень нуждался в поддержке других лидеров, которые тоже сами не командовали. Он не командовал, а, скорее, торговался" [Dahl 1961]. Вот типичный образец деятельности представителя буржуазной политической элиты, существующей в условиях не столько вертикальных, сколько горизонтальных связей.
4. В глазах интеллигенции мир в еще большей степени горизонтален. В нем вообще отсутствует иерархичность, а отношения между индивидуумами и группами лишены даже малейшего намека на подчиненность. Кроме того, для этого мира нет более значительных и менее значительных фигур. Каждый субъект воспринимается как имеющий право на собственную нишу и, следовательно, в любом случае обладающий правом голоса. В этом мире нет конкуренции, поскольку места в нем хватает для всех, кто готов жить в согласии с окружающими. Чувство социальной ответственности возведено интеллигенцией в ранг нравственного императива. Интеллигенция является единственным классом, представители которого чувствуют себя ответственными за состояние мира в целом. Отсюда ее идеократизм, готовность бороться не за конкретные интересы, а за идею. Отсюда ее рационалистический идеализм, уверенность в том, что если людям все объяснить, то они согласятся действовать исходя не из своей личной корысти, а из интересов всего общества. Отсюда ее готовность к самопожертвованию, готовность поступиться собственным благополучием ради общественного.