Сергей Николаев
(к вопросу о билингвеме в поэзии)
Объектом настоящего исследования является иноязычный компонент в составе художественного (поэтического) текста, или такое иноязычие, которое инкорпорируется в поэтический текст с вполне определенными целями и оказывается наделенным в нем набором собственных функций в соответствии с явным или скрытым авторским замыслом. Базовое понятие «иноязычие», однако, нуждается здесь в большей конкретизации, поскольку может показаться неоправданно широким, а отсюда неотчетливым и воспринимаемым как приложимое ко всякому языковому факту, имеющему хоть малейшее, пусть самое отдаленное отношение к языку иному, нежели тот, на котором составлен текст. Поясним поэтому, что под «иноязычием как компонентом текста» в данной статье подразумеваются различные языковые манифестации, не заимствованные из иностранных языков и не ассимилированные системой принимающего языка (вне зависимости от степени возможной ассимиляции), но принципиально пребывающие за пределами этой системы. Иноязычие внутри принимающего текста всегда демонстрирует свою отчужденность от текстовой языковой системы, что может выражаться в ином буквенно-графическом воплощении или, при транслитерационной передаче слова или выражения, в их «экзотическом» фонетико-графическом облике, что во всяком случае затрудняет понимание данного фрагмента текста и требует от читателя знания соответствующего иностранного языка или обращения к специальному затекстовому комментарию.
Иноязычие всегда вступает с принимающим его текстом в отношения контраста, и это последнее условие, как мы намерены показать далее, служит искомой и требуемой отправной точкой для выхода на новые художественные результаты, которые едва ли достижимы при реализации иных, более традиционных авторских стратегий.
В числе прочих составляющих, из которых складывается и на которые делится в ходе лингвистического анализа текст, ученые вычленяют так называемые метатекстовые элементы. Одним из первых концепцию метаязыка и метатекстовых элементов высказывания выдвинул и развил в своих трудах Роман Якобсон. Согласно его теории, любой такой элемент есть часть высказывания, которая выполняет в нем метаязыковую функцию; последняя же заключается в том, что предметом речи, т.е. ее денотатом, становится не само сообщение (в нашем случае выраженное текстом), а его код [1, с. 201-202].
Подобный взгляд на сообщение – как, впрочем, и на определенный фрагмент сообщения – логически соотносим также с понятием автономной речи (подробно об этом см. [2]).
Возможно вы искали - Реферат: Языковая игра в газетном тексте
Несколько иную, более расширенную трактовку метатекстовых элементов находим в известной статье А. Вежбицкой «Метатекст в тексте» (1978 г.), где такие элементы образно именуются «метатекстовыми нитями» – по-видимому, еще и по той причине, что обеспечивают тексту-высказыванию связность. В соответствии с концепцией этого исследователя к метатекстовым следует причислять такие части высказывания, которые выражены в единицах языка и речи, но которые опираются, в качестве своих референтов, на весь акт текущего высказывания (если речь идет о…, откровенно говоря…), или на собственные слова, произнесенные автором ранее (иными словами…, иначе говоря…, короче говоря…), или на слова, которые автор только готовится произнести (что касается…), или на слова, от которых он «отмежевывается» как от чужих (как будто…, якобы…, вроде бы…). Метатекстовые элементы могут также опираться на «дистанцию» по отношению к отдельным элементам внутри предложения (собственно говоря…, довольно…, почти…, скорее…) или на связь между различными фрагментами высказывания (кстати…, nota bene, между прочим…, впрочем…), а также на определенные предшествующие части текста (это, то, там, ранее) [3, с. 402-421].
Метатекстовые элементы, помимо обеспечения связности текста, еще и переключают внимание получателя на наиболее важные (с точки зрения автора) фрагменты текста, помогают ему лучше ориентироваться в текстовом пространстве, активизируют в сообщении анафорические и катафорические связи и в конечном счете выступают «метаорганизаторами» текста. Отдельную их группу составляют выражения, в которых эксплицитно упоминается акт речи (иначе говоря…), но есть и такие, которые «указывают направление хода мысли» – в них коммуникация только имплицируется (между прочим…). «Наши высказывания, многократно гетерогенные, гетерогенны также в том смысле, что в них часто переплетается собственно текст с текстом метатекстовым. Эти метатекстовые нити могут выполнять самые различные функции. Они проясняют “семантический узор” основного текста, соединяют различные его элементы, усиливают, скрепляют. Иногда их можно выдернуть, не повредив остального. Иногда – нет» [3, с. 421]. По мысли А. Вежбицкой, ни один текст без них обойтись не может, но во всяком тексте «метатекстовые нити являются инородным телом» [там же, с. 404].
В рассуждениях о речевых метатекстовых элементах и Р. Якобсона, и А. Вежбицкой обнаруживается существенное согласие в том, что эти элементы не являются знаками текста: все они либо знаки языка, временно, т.е. исключительно в данном контексте, выполняющие метатекстовую функцию, либо речевые клише, обладающие указанными свойствами всегда, независимо от контекста. Попадая из системы языка в систему текста, они не претерпевают серьезных изменений в том, что касается их семантических свойств. В этом смысле любой метатекстовый элемент универсален.
Развивая и дополняя идеи А. Вежбицкой, Т.М. Николаева пишет: «Метатекстовые компоненты могут функционально соотноситься, с одной стороны, с такими категориями текста, как “чужое слово”, отношение к нему, выраженная модальность. С другой стороны, они соотносятся с категориями приблизительности, неопределенности имени, а через последнюю – с экзистенциальностью и интродуктивностью» [4, с. 133]. С этих позиций уже можно с уверенностью предполагать, что метатекстовость как свойство определенных – не всех и подчас не самых многочисленных и/или внешне значимых – компонентов художественного текста является существенной и едва ли не обязательной его характеристикой, но пребывает в определенном соотношении с остальными его компонентами, как и с текстом в целом, ни в коем случае не подавляя и не исключая ни первых, ни второго. «Не будучи <…> обращенными непосредственно к нити основного повествования текста, метатекстовые компоненты вносят некий дополнительный смысловой “этаж” в содержание текста, обнажая его внутреннюю структуру, его соотношение с другими текстами и самим собой, его внешнюю и внутреннюю цитацию» [там же].
Одновременно следует отдавать себе отчет и в том, что метатекстовый компонент – это знак, принимающий участие в формировании текста и передаче тончайших оттенков его содержания. И если метаязыковым знаком является любой знак языка, денотатом которого выступает другой знак (соответственно, метазнак – это знак знака), то метатекстовым знаком следует признать любой компонент текста, денотатом которого выступает другой текст (ср. с приведенной выше характеристикой метакомпонента как «чужого слова»). Другими словами, метатекстовым компонентом мы вправе считать любой текстовый знак, отсылающий не к данному, но к иному высказыванию (или же не к данному фрагменту высказывания, но к иному его фрагменту).
Похожий материал - Реферат: О стабилизационных процессах в русском литературном языке 90-х годов XX века
Одной из широко распространенных разновидностей метатекстовых знаков-компонентов (подобно «метаорганизаторам», также выполняющим индексальную функцию) являются те, которые напрямую связаны с другим текстом, представляя этот текст, замещая его или отсылая к нему. Отсюда логически вытекает понятие цитатности как свойства любого текстового метакомпонента. «…Цитирование, как явное, так и имплицированное, также может быть структурным средством метатекстовой организации. Обращение к чужой речи есть результат заботы о точности своего кода. Это же коммуникативное стремление обнаруживаем и за толкованием, переводом слова или выражения чужого языка» [4, с. 133]; и далее: «цитации, текстовые отсылки и самоотсылки есть <…> явления метатекста» [там же].
В ряду видимых и вполне бесспорных на фоне материнского, обрамляющего (термины В.А. Лукина, см. [5, с. 62]), или «матричного» текста метатекстовых знаков пребывает и исследуемое нами иноязычие, поскольку факт инкорпорирования в сообщение компонента, очевидно относящегося к другому национальному языку, может, во всяком случае, расцениваться как межъязыковая цитата.
В качестве одного из наиболее известных примеров подобного рода назовем следующий фрагмент из «Незнакомки» А. Блока (1906): «А рядом у соседних столиков / Лакеи сонные торчат, / И пьяницы с глазами кроликов / “In vino veritas!” кричат». Здесь внутритекстовое иноязычие воплощено во фразе «Истина в вине!», и это, как раз благодаря выраженности девиза на древнем классическом языке (латынь как код мировой культуры), придает повествованию загадочный «налет вечности». Все бренное, необязательное, внешне отталкивающее, что наблюдает поэт на российской сцене в самом начале нового столетия, мгновенно приобретает характер некоего непреходящего действа вне определенного времени и места.
Отказываясь здесь от более развернутого анализа данной иллюстрации, заметим лишь, что латинская фраза размещена автором в срединной части стихотворной пьесы, а также в левой, «нерифменной» половине строки, то есть в явно слабой позиции текста. Но на ее повышенное значение для всего произведения ретроспективно указывает то, что иноязычный компонент неразрывно связан со своим русским коррелятом, замыкающим всю вещь: «В моей душе лежит сокровище, / И ключ поручен только мне! / Ты, право, пьяное чудовище! / Я знаю: истина в вине» (выделено нами – С.Н.). Дистантное взаимодействие в стихотворении двух разноязычных семантических эквивалентов моделирует в тексте особое межъязыковое пространство (об этом термине и его содержании см., напр., [6, с. 78-81]), что в свою очередь расширяет изобразительно-выразительные возможности художественной речи и позволяет решать более емкие смысловые задачи в пределах одного завершенного поэтического высказывания.
Разумеется, между «метатекстовыми нитями» А. Вежбицкой, представленными, в числе прочего, вводными конструкциями-клише типа иначе говоря…, короче говоря… и др., и иноязычными метакомпонентами художественного текста существуют значительные различия, относимые прежде всего к сфере функциональной направленности тех и других. Если вводные слова, возникающие, как правило, в устной разговорной речи и проникающие в письменные тексты из последней, наиболее очевидно функционируют как метаорганизаторы высказывания, то функциональный репертуар, которым наделено иноязычие в художественном, в частности стихотворном тексте, значительно сложнее и шире. Такой иноязычный метакомпонент способен выполнять самые различные, подчас несоотносимые друг с другом функции от создания юмористического эффекта (макароническая «шутка», механизм которой заключается в простом соположении фактов двух языков как «соединении несоединимого» или, в более сложных случаях, основан на действии межъязыковой омонимии) до формирования синкретичного, емкого по своей семантике и разнонаправленного по ассоциативным связям знака, в котором в скрытом и свернутом виде пребывает узловая концепция всего сочинения. Специфика функций в каждом конкретном случае пребывает в согласии с авторскими интенциями и сообразуется с такими «внешними» факторами, как роль компонента в произведении (заглавие, подзаголовок, эпиграф, внутритекстовое иноязычие и т.д.), его расположение в структуре текста (сильная позиция, слабая позиция; начальный фрагмент, конечный фрагмент, срединная часть и т.д.). В особых случаях один такой компонент может сочетать в себе несколько функций сразу.
Очень интересно - Доклад: Гендерная поляризация русскоязычного звучащего дискурса
Подход к изучению художественно-поэтического иноязычия, предпринятый в настоящей работе, может и должен быть логически продолжен и дополнен следующим положением. Любая манифестация иноязычия в поэтическом контексте, тексте и, шире, творчестве конкретного автора квалифицируется нами как билингвема. Данный терминоконцепт вводится нами в лингвистический обиход впервые для обозначения минимальной принципиально внеуровневой единицы выражения, чье присутствие делает художественную речь двуязычной. Любая билингвема, будь она выражена однобуквенной иносистемной аббревиатурой или завершенным высказыванием на иностранном языке (текст внутри текста; текст в макроконтексте творчества автора), способна выполнять в поглощающей ее структуре чрезвычайно важную роль ключевого знака, при снятии которого или его замене мнимым синонимом не только нарушается адекватное восприятие произведения, но и перестает существовать сама художественная структура как единый, нераздельный организм.
Обычно автор намеренно вводит в свои стихи факты языков иных, нежели его первый, создавая таким образом прецедент двуязычных поэтических текстов; читатель или исследователь в таком случае сталкивается с проявлением литературного творческого билингвизма. Разумеется, в двуязычном произведении потенциал первого и второго языков никогда не бывает равным: при самом обильном насыщении текста «чужеязычной» лексикой в нем всегда без труда выделяется второй язык, который в структуре текста находится на периферии внимания автора, пребывая по отношению к первому в «подчиненной» позиции. Даже в макароническом стихе, где эффект во многом основан на фактах расширенного присутствия иноязычия, второй язык также обнаруживает свое «презираемое» положение – это ясно хотя бы из того, что макаронизм по определению есть лексический элемент, вносимый в речь «с неизбежным искажением его звуковой формы» [7, с. 233].
Двуязычный художественный текст – это такое особое сообщение, в котором намеренно сближаются и вовлекаются во взаимные иерархические отношения различные национальные культуры, иногда и исторические эпохи, представленные двумя разными языковыми системами. Прав был поэтому Ю.М. Лотман, когда писал, что «…интеллектуальное наслаждение дается в результате приложения к сообщению одного или небольшого числа логически связанных кодов (это наслаждение в том и состоит, чтобы массу пестрого материала свести к одной системе)» [8, с. 77].
Взгляд на феномен иноязычия как на текстовый метакомпонент и одновременно билингвему имеет еще и то преимущество, что при нем удается преодолеть формальные границы, возникающие между единицами выражения при сопоставлении их объема и языкового статуса. Понятие «метакомпонент-билингвема» объединяет в себе принципиально разноуровневые языковые манифестации от одной или двух букв «чужого» алфавита (как это происходит, например, в посвящениях лицам, обозначенным латинскими инициалами) до достаточно крупных и относительно самостоятельных отрезков, какими могут выступать иноязычные эпиграфы.
Неслучайное присутствие иноязычия в произведении художественной литературы следует рассматривать как объединение в целом, неделимом тексте двух коммуникативных систем. Из них одна служит основной, базовой (назовем ее первым языком произведения), а другая – вспомогательной, служебной, «удаленной» от смыслового центра (второй язык произведения). Последняя из названных систем представлена особыми знаками – ведь «унитарными носителями информации о фактах культуры могут быть только знаки, объединяемые в семиотические системы» [9, с. 26]. Две эти системы сближаются, а подчас и сталкиваются, контрастно противопоставляются друг другу, в результате чего возникает ряд дополнительных ассоциаций, выстраиваются новые смысловые ракурсы, перераспределяются эстетические акценты. Но даже при максимальном сближении двух систем их знаки не смешиваются. Так происходит не только в синхронном сосуществовании и взаимодействии систем, но и в их генезисе: «каждый класс семиотических систем в процессе развития не смешивается с другими классами и сохраняет свою информационную содержательную идентичность» [там же, с. 41].
Вам будет интересно - Реферат: Иноязычная культура как содержание иноязычного образования
Наконец, билингвема, сознательно и в известном смысле закономерно внедряемая автором в ткань произведения, чаще всего используется в художественном тексте как важный и действенный стилистический прием, превращаясь в характерную черту идиостиля автора, своеобразный признак poetic diction, если речь идет о стихах.
Итак, объем и лингвистическое состояние иноязычного метатекстового компонента поэтического текста способны колебаться от буквы «чужого» алфавита до достаточно крупного, логически завершенного фрагмента на втором для автора произведения языке, претендующего на статус текста, пускай и минимального, неполного, каким может оказаться любая расширенная цитата на языке оригинала. Однако поскольку, как было указано выше, цитата репрезентирует другой текст-произведение, из которого она «вынута», то и границы подобного метакомпонента следует рассматривать еще шире, раздвинув их до пределов другого (полного) текста, другого национального языка, культуры, эпохи и т.д. Подобное «расширение границ» производится автором художественного произведения с целью обеспечения лучшего, более точного, исчерпывающего, т.е. в целом адекватного восприятия читателем созданного текста.
Роль билингвемы в двуязычном литературном произведении может на первый взгляд показаться скромной и не заслуживающей повышенного внимания со стороны исследователя-лингвиста. Причину можно усматривать в том, что реальное соотношение между первым языком и вторым языком в таком тексте никогда не бывает равнозначным или тем более смещенным в пользу последнего.
Такое впечатление, однако, вполне способно оказаться обманчивым. Инкорпорированное в текст иноязычие – прием достаточно нетрадиционный, редкий, неслучайный по самой своей сути, а потому яркий и почти всегда наделяемый особым ролевым комплексом. Его смысловая нагрузка может быть чрезвычайно весомой и достигать по своим масштабам назначения ключевого фрагмента текста, без которого понимание замысла автора невозможно и который в этом отношении не допускает никакого замещения или изменения собственного формата.
Художественную ценность, неповторимость и функциональную сложность иноязычного метакомпонента в художественном произведении продемонстрируем на примере одного стихотворения Юрия Левитанского, впервые опубликованного в его сборнике 1981 года «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом» [10, с. 361-362]:
Похожий материал - Реферат: О стратегии аудирования
Шампанским наполнен бокал.
Июльская ночь на ущербе.
Прощай, Баденвейлер,
ich sterbe!