Реферат: Деидеологизация общества

Вот уже несколько лет идет борьба с идеологией. Требование деидеологизировать социальную жизнь — это, пожалуй, то немногое, что еще объединяет чле­нов распадающегося общества.

Деидеологизация — «социально-философское течение в западной обще­ственной мысли, получившее распространение в середине XIX в. и ставящее целью оправдание буржуазного объективизма и "беспартийности" в науке».

У нас же речь не идет о процессе внутри науки. Напротив, выдвигается тре­бование деидеологизировать социальную жизнь во всех ее проявлениях: в от­ношениях наций, поколений, полов, классов, жителей различных регионов и т, д. Наша деидеологизация не является «социально-философским течением», делом профессионалов, занятых социальной философией, социологией или политологией. Наша деидеологизация — дело общенародное. И как в недале­ком прошлом никто не мог официально не придерживаться «научной идеоло­гии», так и в настоящем никто не может возразить против деидеологизации, не попадая в парии, не получая клейма тоталитариста и пособника мирового коммунизма.

Для тех, кто в наше трудное время не нервничает при решении теоретиче­ских вопросов очевидно, что в недалеком будущем тотальная деидеологизация приведет к взаимному непониманию социальных субъектов, к усугублению их разобщенности, безысходному противостоянию, к углублению кризиса само­сознания тех социальных групп, которые призваны играть ведущую роль в социальной жизни наций, классов, поколений и др. Сейчас некоторым обидно вспоминать свою былую приверженность идеологии. Логика обиды подсказы­вает: идеология плохая, не научная, она нас подавляла, теперь мы ее поборем.

Но нужно ли бороться с идеологией, осуществлять тотальную деидеологизацию? Достаточным основанием для этого может быть только доказательст­во того, что идеология не нужна и вредна обществу. Лишь в этом случае стоит тратить силы на борьбу с ней.

ДЕИДЕОЛОГИЗАЦИИ ОБЩЕСТВА.

Возможно вы искали - Реферат: Демократія

Итак, определимся по вопросу о необходимости идеологии как социально­го явления, о том, положительный или отрицательный эффект возникает вследствие функционирования такого явления в обществе. Безусловный авто­ритет в этой области К. Мантгейм в своей работе «Идеология и утопия» пока­зал, что идеология соседствует и взаимодействует с утопией. На месте «сверг­нутой» идеологии неизменно появляется утопия — явление не менее, чем иде­ология, противоположное науке, объективному знанию. Утопия — попытка преодолеть естественную обособленность, частность, субъективность отдель­ного объекта. Идеология ненаучна, поскольку ее выстраивает, в ней домини­рует частный, субъективный интерес. Утопия ненаучна, поскольку в ней делается попытка отрицать, «забыть» частный интерес субъекта. Таким образом, трудно найти основание для того, чтобы предпочесть утопию идеологии, но можно их поискать, чтобы уберечь и идеологию, и утопию от нелепых напа­док, последствия которых болезненны только для нападающего.

Идеология выполняет функцию идейного обеспечения механизма поддер­жания стабильности социального субъекта — носителя идеологии. Механизм этот формируется по мере возникновения относительно самостоятельных со­циальных субъектов — обществ, больших и малых социальных групп, лично­стей. Он является социальным эквивалентом того, что на биологическом уровне обозначается как инстинкт самосохранения. Поэтому основная роль идеологии социального субъекта — препятствовать его распаду. В рамках иде­ологии вопрос «Что такое хорошо и что такое плохо?» не может выглядеть иначе, чем «Что такое хорошо и что такое плохо для носителя идеологии? Плохо то что ведет к ослаблению или распаду субъекта. Хорошо то, что ведет к его сохранению, укреплению, господству.

Немало страстных обличений аморальности подобной логики социальных действий субъекта существовало всегда. А. Потресов назвал подобный подход «готтентотской-моралью»: «Когда у готтентота украдут жену, он говорит: "это скверно", но когда он у другого украдет жену, то он говорит: "это хорошо". Однако мо­ральная норма индивида — механизм, сдерживающий его стремление к обес­печению себе «хорошо» за счет поступков, скверных для других. Поэтому о готтентоте не стоит и говорить — здесь не людоедская мораль, а отсутствие морали, доморальное поведение, регламентируемое психологией самосохра­нения и расширенного воспроизводства рода. Конечно, в цивилизованном ми­ре найдены эффективные механизмы, обуздывающие такой эгоцентризм от­дельной личности. Но что касается поведения коллективного субъекта, здесь дело обстоит сложнее.

Индивид усваивает моральную норму не сразу. Сознательно и подсозна­тельно он ощущает контроль социального окружения за соблюдением писа­ных и неписаных законов, понимает, что за нарушение нормы будет наказан не только угрызениями собственной совести, но и общественным порицанием в той или иной форме. Когда же речь заходит о соблюдении коллективным субъектом норм, сдерживающих его способность нанести ущерб другому субъекту, проблема ответственности, контроля и наказания осложняется. Про­блема эта практически никак не решается в спонтанно возникающей группе, в толпе: поведение болельщиков на стадионе, фанатов на рок-концерте или разъяренной очереди в магазине не контролируется изнутри этой бесструк­турной группы, а осуществляется под влиянием бессознательного.

Поведение стабильного группового субъекта, существование которого свя­зано с выполнением постоянной общественно значимой функции, может быть более цивилизованно, приведено в соответствие с моральными нормами поведения отдельного индивида. Но и здесь проблема самоконтроля решается не просто. Сдерживать свой эгоизм коллективному субъекту мешает ощуще­ние самодостаточности. Одно дело — перспектива оказаться изолированной в условиях бойкота для отдельной личности, и совсем другое — для целой на­ции, класса, поколения, семьи. Внутри коллективного субъекта возможности внутреннего общения, самооправдания, противостояния внешнему порица­нию могут сохраняться гораздо дольше, чем в среднем у отдельной личности.

Похожий материал - Реферат: Демографическая ситуация в республике Дагестан

Анализ роли данного субъекта в жизни общества ведет к выводу, закреп­ленному в идеологии, о том, что его социальная функция является необходи­мой. Следовательно, без нее общество не может развиваться, а значит, обще­ство развивается лишь благодаря выполнению данным субъектом своей функ­ции. Поэтому субъект является основой общества, он должен стать его лиде­ром. Конечно, данную «вереницу силлогизмов» не назовешь строго логичной, однако ее стоило привести, поскольку при выработке идеологии именно она чрезвычайно распространена.

Итак, атрибутивным свойством идеологий является интровертность - центростремительность. И в этом заключена их потенциальная опасность. Ведь идеология, как правило, обосновывает линию поведения субъекта, ориентиро­ванную на «хорошо», т. е. на экспансию данного субъекта в отношении других субъектов, которая и осуществлялась не раз в полном соответствии с его идео­логией. Это, в свою очередь, вело к изменению в духовной жизни оппозиции. Идеологический оппонент победившего социального субъекта получал воз­можность объединять в борьбе за свое «хорошо» всех побежденных, представив свою собственную идеологию как обоснование борьбы за «хорошо» и для себя, и для всех социальных субъектов.

Процесс этот осуществляется не только под влиянием сознательной дея­тельности идеологов, но и в результате действия «коллективного бессознатель­ного» (К.Мантгейм). Возникающая при этом утопия ведет к увеличению ве­роятности утраты социальным субъектом реального представления о своем интересе. Ломая в идеологии оформленный препятствующий саморазруше­нию субъектов механизм, утопия тем самым способствует распаду социаль­ной структуры, утрате общественной иерархии, определенности социальных функций. В сознании носителей утопии размывается представление о том, что необходимо для их самосохранения.

В периоды торжества утопии идеология оказывается в глубоком кризисе. В эти периоды вместе с «грязной водой» опасного эгоцентризма, избыточного эгоизма, к которым может вести чрезмерная идеологизация, общественное сознание склонно выплеснуть на свалку истории и «ребенка» — разумный эго­изм, стремление к самосохранению. Н.А. Бердяев назвал XX век временем сбывшихся утопий. История это подтвердила. В наш век серьезно ослаб снача­ла социальный инстинкт самосохранения, а следом и биологический. Однако нигде проблема ослабления стремления к выживанию не стоит так остро, как в нашей стране. Ведь у нас, вопреки общей логике, не идеология сменяется уто­пией и вновь как отрицание последней восстанавливает себя, а утопия заменя­ется квазиутопией и вновь стремится возродиться.

Так в последний раз в 1917 г. не утопия восторжествовала над стройным миром взаимодействия по цивилизованным законам социальных групп. Это сегодня то уже никому в «живой» памяти не известное дореволюционное «да­леко» кажется чуть ли не идеально отрегулированным обществом, в котором идеологии взаимодействовали в соответствии с кантовским нравственным императивом. Такой образ возникает для нас из вновь прочитываемых сегод­ня блестящих работ русских мыслителей, из мира, отраженного русским художественным словом. Всеобщая зачарованность, влюбленность в эти работы - прекрасна. Она оживляет научную интуицию, помогает воссоздать националь­ный стиль научного мышления, духовной жизни в целом. Однако можно ли, находясь в состоянии влюбленности, претендовать на объективность?

Очень интересно - Реферат: Демократія: сутність, доктрини, різновиди

Нельзя надеяться, что след духовной бури последних лет скоро утихнет в душах. Необходимо отдавать себе отчет в том, что мы сожалеем о недоступном сегодня и столь обычном в начале века комфорте, уюте интеллектуальной жизни. Та, для ее современников отнюдь не идеальная жизнь кажется нам се­годня идеалом. Но является ли она идеалом? Вопрос риторический. И все-та­ки ответим: она не была идеальна, не соответствовала не только идеалу, но да­же норме.

Норму можно было бы представить как некий промежуток, ограниченный двумя точками, равно удаленными от идеального соотношения идеологии и утопии. Эти точки отражают пограничные состояния между допустимым, нормальным, то есть не выходящим за рамки ненасилия, нравственных и юридических норм, цивилизованным «отклонением» от идеала и ненормаль­ным перегибом в сторону идеологизации или утопизации общественного со­знания. Конечно, сегодняшнее наше положение еще дальше от нормы, чем-то, в котором находилось российское общество в 1917 г. И поэтому на уровне обыденного сознания происходит трансформация: состояние до 1917 года воспринимается как нормальное.

На самом деле в предоктябрьском российском обществе еще не была со­здана основная предпосылка цивилизованной формы взаимодействия соци­альных субъектов: не вполне сформировались их идеологии. Стремление к самосохранению, отстаивание права на свободное самоопределение и самореа­лизацию для одних было детской выдумкой недоучек, для других — формой, наполненной озлоблением, почти лишенным позитивной программы взаи­модействия с другими субъектами (как правило, с «угнетателями» — будь то правящий класс, порабощающая нация, государство-узурпатор и т.д.). Опас­ность этой ситуации, конечно, осознавалась интеллигенцией.

Чтобы убедиться в этом, достаточно почитать «Вехи» 1909 г. А. И. Герцен думал о возможности перехода от общины, не погрязая в мещанских пробле­мах буржуазного общества, к гармоничному единству справедливых (но ка­ким-то поистине фантастическим образом и свободных) сообществ. Певцы "соборности", в гениальности своей удаленные от обыденности интересов от­дельных субъектов, тоже пестовали мечту о братстве, в котором не нужна борь­ба идеологий, единая истина прозрачно, ясна для всех и каждого. Традиция по­иска и «нахождения* единого для всех пронизывает всю историю русской ду­ховной жизни, «Продолжительное чтение Платона, — писал В. Ф. Одоевский, — привело меня к мысли, что если задача жизни еще не решена человечест­вом, то потому только, что люди не вполне понимают друг друга, что язык наш не передает вполне наших идей... Отсюда вытекало убеждение в необходи­мости и даже возможности (!) привести все философские мнения к одному знаменателю. Единый знаме­натель, единая идея, единая цель всех социальных субъектов. «Живя, мы собо­руемся сами с собой — и в пространстве и во времени, как целостный орга­низм собираемся воедино из отдельных взаимоисключающих, — по закону тождества, — элементов, частиц, клеток, душевных состояний и пр., — утверж­дал П. А. Флоренский. — Подобно мы собираемся в семью, в род, в народ и т. д., соборуясь до человечества и включая в единство человечности весь мир».

Конечно, «взаимоисключение» элементов, различия не предполагалось уст­ранить в процессе становления идеала — соборности В. С. Соловьева и П. А. Флоренского, братства Н. К. Рериха или голубой Розы Мира Д. Андреева. Однако все "взаимоисключения" в этих замыслах подчинены "закону тожде­ства", все надежды на будущее связаны с действием именно этого закона. По­иск идеала осуществлялся в направлении утопии — общего для всех идеала, общей цели, общего вектора движения. (Хотя общение, взаимодействие пред­полагает движение навстречу друг другу, сохранение структуры общества воз­можно лишь при взаимной нетождественности и, значит, неодинаковости по­ведения его элементов.)

Вам будет интересно - Реферат: Демократические выборы

Вспомнить о том движении идей, которое предшествовало Великой* Ок­тябрьской революции, важно для того, чтобы ясно оценить сущность произо­шедшего переворота. Дело в том, что в предреволюционном русском обществе самосознание социальных субъектов, их идеологии находились в зачаточном состоянии. Утопия имела как нигде колоссальную поддержку в несвободном сознании людей, вскормленных бесправием самодержавия. «В... широких на­родных массах эта любовь к свободе... отстаивание элементарных прав человека не стали плотью и кровью, а интеллигенция пестовала мечту «миновать определенную стадию» в развитии общества — стадию разобщения. А раз мы видим это, то и смысл затем произошедшего вы­ступает перед нами с достаточной очевидностью.

Большевики выступили, по существу, как глашатаи не идеологии одного субъекта, а идеологии всех, для всех необходимой и обязательной — «научной идеологии», т.е. не отрицания господствовавшей в русской духовной жизни утопии, но придания утопии силы закона. Не идеология пронизывала всю жизнь советского общества семь десятилетий, а идея истины, единой для всех,— утопия. Собственно смысл термина «научная идеология» в том и со­стоит, что именно идеологический процесс — естественное, свободное движение частных истин в разных направлениях, нередко наперерез, порой вопреки одна другой — и был под запретом. Семьдесят лет прошли, и мы, наконец, мо­жем без парафраз, отринув эзопов язык, ниспровергнув идолов, сказать то, что хотим сказать. И мы говорим: «Даешь деидеологизацию!»

Шекспир полагал, что нет повести печальнее на свете, чем сочиненная им светлая сказка. Но это их печаль — того мира, который двигается, натыкается на проблемы, придумывает наименее болезненные пути их разрешения и идет дальше. Конечно, и в этом, сегодня столь для нас привлекательном мире «кре­ны» случаются. Сосредоточенность субъекта на себе, на собственных пробле­мах ведет порой к отрыву от нормы. Эта чрезмерная идеологизация была бы не менее болезненна, чревата не меньшими опасностями для социального процесса, чем наша «утопизация», если бы не пресловутое «мещанство», смеш­ная и постыдная с нашей точки зрения умеренность и аккуратность западного сознания. Очевидно, прав был А. А. Блок, когда говорил — забыли они, что «есть любовь, которая и жжет, и губит». Во всяком случае, как ни любит запад­ный человек свой частный интерес, как ни пестует там социальная группа соб­ственную идеологию, она не жжет и не губит ни окружающих, ни себя ради этой любви, чутко относится к любому отклонению от нормы.

По-видимому, поэтому в 50-60-е годы западное общество ощутило по­требность и возможность скорректировать принципы взаимодействия соци­альных субъектов, закрепить мосты между идеологиями, обеспечивающие от­носительный консенсус интересов различных групп. Этот процесс был обозна­чен как деидеологизация. Он проходил в обществе, где каждый субъект давно имел право действовать в рамках закона, реализуя собственную идеологию при минимальном ограничении, обеспечивавшем относительную взаимную толерантность. Однако тщетно стремиться к сосуществованию социальных субъектов, лишенному конфликтов. Идеология нужна субъекту как механизм самосохранения. И потому желающий сохранить себя субъект не только бес­сознательно, но и сознательно воссоздает идеологию.

В 70-е годы на Западе деидеологизация сменилась реидеологизацией. В то же время интеллигенция не перестает развивать в общественном сознании по­требность цивилизовать процесс взаимодействия идеологий, умерить эгоизм социальных субъектов. Когда-то Ф. Ницше демонстративно отстаивал свою приверженность эгоизму как единственному мотиву социальной деятельно­сти, препятствующему вырождению. Он называл «инфицированным» всякого, кто приписывал безусловную ценность «началу неэгоистическому и враждеб­ному всякому эгоизму».

Похожий материал - Реферат: Демократические преобразования в Росии

Западная культура сознательно «инфицирует» себя, вернее делает себе при­вивки коллективизма, альтруизма, которых у нее мало, но которые никогда не были вовсе ей чужды. Ей видится несовершенство субъекта как чрезмерная «завоевательность»: «Самого себя он рассматривает как центр, а все остальное как периферию. Ему представляется совершенно естественным, что инициа­тива должна исходить от центра и в форме экспансии распространяться до са­мых дальних границ социального и природного Космоса». И поскольку здесь выявлен век­тор действия «коллективного бессознательного», то и сделано уже немало в плане нормализации духовной, социально-политической жизни общества. Процесс деидеологизации на Западе стал постоянным.

Но что же делаем мы? Бежим, как обычно, «задрав штаны», теперь только не за комсомолом, а за западным словцом. Мы деидеологизируемся. Но хо­чется верить, что задача наша более сложна и обыденна: преодолеть последст­вия длительного безидеологического существования социальных субъектов. Осуществить реидеологизацию, т. е. не мешать восстанавливать идеологию, а если необходимо, то и вновь создавать идеологию субъектов, никогда прежде себя таковыми не осознававших. Деутопизация, а не деидеологизация — вот настоящая сегодняшняя задача, решение которой может способствовать оздо­ровлению социальной жизни нашего общества, приближению ее к норме. Деутопизацией назовем процесс, противоположный деидеологизации, движение в направлении формирования полноценных идеологий.

Общество должно вступить на путь деутопизации. Утопия имеет свое непреходящее значение. Однако в нашем обществе она в переизбытке на фоне вопиющего недостатка идеологии, которую не следует рассматривать как панацею от всех бед. Идеология направлена на выработку такой системы взглядов на мир, в рамках которой обеспечивалось бы сохране­ние носителя идеологии. Без идеологий общественно-политическая жизнь де­градирует. Эти специфические идейные системы являются средством преодо­ления центробежных сил, сил энтропии, распада субъекта. В рамках идеоло­гий вырабатывается представление об основных социальных ценностях. Эти представления ложатся в основу духовной культуры социума. И уже в целост­ной системе культуры «эгоистический акцент», характерный для ценности, рассматриваемой в рамках отдельной идеологии, может быть преодолен. Но для того, чтобы возникли цивилизованные разнообразные идеи и представле­ния, идеологии субъектов должны выработать «щебень» отдельных, частных, субъективных ценностей.

Поскольку осуществляется «цивилизованная» деутопизация, поскольку идеологии будут развиваться глубоко, в них нужно постепенно учитывать свя­зи каждого субъекта — носителя идеологии с другими субъектами, все полнее должна осознаваться взаимозависимость социальных субъектов, необходи­мость дать пространство для выживания и развития оппоненту, чтобы выжить и развиться самому.